Англичане ощущают это на собственном опыте каждый раз, когда оказываются за границей. Несмотря на то что мы живём в непосредственной близости друг к другу (или как раз вследствие этого), англичане и французы на самом деле друг друга недолюбливают. По правде говоря, они воевали друг с другом больше, чем с какими-либо другими странами. (Хотя… в XX веке мы переключились на немцев. Эдди Иззард предположил, что мы таким образом проходим весь алфавит, так что в XXI веке мы, возможно, начнём воевать с венграми, а потом перейдём к итальянцам.) Хотя, по правде, англичане испытывают по отношению к французам некое завистливое уважение: ведь что там ни говори, а у них прекрасная культура, кухня, по-настоящему хорошие вина, города и замечательная система высшего образования. И всё это несмотря на то, что они даже не говорят по-английски! И вот мы, англичане, в окружении незнакомой культуры. И, конечно же, нам подавай нашу рыбу с жареной картошкой (ну, раз у них такая великолепная кухня, они же должны уметь приготовить рыбу с жареной картошкой) и наше «кровное», как сказал Монти Пайтон, «Уэтнейз Рэд Баррел» (ну, раз у них такие прекрасные вина, у них же и пиво должно быть отменное). К сожалению, у французов два недостатка: они медлительны и глухи. Так что первое, что делает англичанин, это требует еды и питья, но делает это очень и очень медленно. Это крайне редко даёт положительный результат, и поэтому англичанин начинает говорить ещё медленнее. Каждое слово при этом становится бесконечным потоком гласных, значение которых никто не в состоянии понять. Потерпев неудачу, англичанин предполагает, что этот конкретный француз глух, и повторяет свою просьбу всё громче и громче. Вот так очень часто мы прибегаем к привычному способу, хотя он никогда не работал, а потом виним окружающих в неудаче.
Самое последнее, что приходит в голову англичанину, это подучить французский. (Или, в моём случае, испанский, португальский, шведский, датский или американский вариант английского.)