Брак — это такое состояние, к которому юношей все подталкивают, и внутри которого девушки, воспитанные в духе энергичности и активности, стараются реализовать те желания, которые, с одной стороны, поощрялись, а с другой стороны заглушались в них еще с детского возраста.
Женщины в большей степени доминируют в доме, устанавливают стиль дома. Наши модели городской жизни с высокоразвитыми системами транспортных коммуникаций, означающими, что все меньше мужчин возвращаются домой в обеденный перерыв, — это еще один фактор, подтверждающий стиль жизни. (далее…)

Если человек сам ищет одиночества или против своей воли оказывается в одиночестве, это в обоих случаях подозрительно и непривлекательно. Чем более человек популярен и любим, чем больше его общества ищут, — тем более эгоистичным становится сидеть дома и читать хорошую книжку, ведь из-за этого по крайней мере один человек, а то и несколько станут несчастными не по своей воле.
Такие оправдания, как «устал», «надоело» или «мне надо учиться (или написать письма, или штопать носки)», больше не принимаются. Критики потребности американцев в одобрении компанией других людей часто упускают из виду, что в культуре, подобной нашей, все общепризнанные потребности также включают всеобщий долг, и что если определять каждого человека, находящегося в уединении, как одинокого, тогда очевидно, что негласный долг всех людей — быть с кем-то еще. Поэтому дети должны с кем-то играть, подростки должны ходить на свидания, а взрослые должны жениться и заводить собственный дом. (далее…)

Настоящая гостиная с потрепанной мебелью, с вышедшими из моды вязаными подлокотниками, лампа с жутким изображением тропического пейзажа в красно-зеленых тонах, нарисованных сверху на дутом и закопченном непрозрачном стекле, превращается в призрачных предков гостиной модели этого года в витрине мебельного магазина в центре города. Шаль или платок, которые бабушка до сих пор повязывает на голову, превращается в своего рода шляпку, и полностью преображается, когда новые платки входят в моду. То и дело воображение снует между тем, что переживают органы чувств, — и желаемым, которое кажется завершенным, совершенным.
Люди разные, с разным жизненным опытом, поэтому они по-разному реагируют на эти расхождения. Есть такие, которые отказываются отрицать эти расхождения и выражают жгучее осознание расхождений в культуре либо в циничном отрицании всех ценностей, либо в партизанщине меньшинств, или в энергичных усилиях улучшить жизнь в сообществе, чтобы актуальное стало ближе к идеальному. (далее…)

Растущий ребенок будет сталкиваться с отдельными людьми — взрослыми, подростками и детьми, — которых общество будет делить на мужскую и женскую группы в соответствии с их основными половыми признаками, но которые на деле выказывают достаточно широкий диапазон как физических особенностей, так и черт поведения. Из-за огромной важности основных половых признаков, которые во многом предопределяют восприятие мира ребенком через телесные реакции и реакцию других людей на его принадлежность к тому или иному полу, большинство детей избирают женские или мужские качества как свою первую идентификацию среди окружающих. Но после этого растущий ребенок начинает сравнивать себя с окружающими не только по физическому строению, но в большей степени по своим побуждениям и интересам. Все ли они подобают их полу? «Я — мальчик», но «мне нравятся яркие цвета, а цвет интересует только (далее…)

Когда люди рассматривают свое биологическое наследие и ту степень, до которой оно определяет их жизнь, тут же выясняется, что женщины в этом хуже всех поддаются перевоспитанию. Зачатие и рождение — такие же неподатливые фазы жизни, как сама смерть. Примириться, прийти к соглашению с ритмами женщин — значит придти к соглашению с жизнью как таковой, воспринимая в первую очередь приказы тела, а не повеления искусственной, созданной мужчинами, пусть и трансцендентально прекрасной цивилизации. Следование преимущественно мужскому ритму работы подчеркивает безграничность возможностей; следование женским ритмам подчеркивает определенность и ограниченность того, что доступно. Когда в Америку приезжает переселенец из какой-нибудь маленькой европейской страны, где возможности нового строительства однозначно (или по крайней мере ему так кажется) определены прошлым и любая новая дорога по сути повторяет тропу, проложенную еще доисторическим человеком, просторы канзасских равнин бросают ему потрясающий вызов: здесь можно построить все что угодно. Менее оформленная биология мужчины бросает человечеству примерно такой же вызов. Неудивительно, что в эпоху, когда границы перестали быть не переходимыми, землю изрыли шахтами, а небеса превратились в пути сообщения, ритмы женщин стали представляться досадной помехой, физическим дефектом, который необходимо заглушить, превзойти, выбросить из головы.

Такая эпоха неизбежно должна была сосредоточиться на обезболивании родов маленьких мам, на таблетках, которые «помогают вам отлично выглядеть даже в эти дни», на искус-ственном вскармливании и теленянях для младенцев, а также на том, чтобы «в восемьдесят выглядеть на восемнадцать». Когда люди завороженно наблюдали за биением собственного сердца, более замысловатая биология женщин становилась моделью для художников, мистиков и святых. Когда человечество отворачивается от созерцания природы к тому, что может быть изобретено, изменено, построено, сделано во внешнем мире, все естественные свойства людей, животных, металлов из путеводных нитей превращаются в недостатки, с которыми надо бороться. В популярной литературе последних двух лет полно брюзжания и брани в адрес женщин, и это, на мой взгляд, не что иное, как несмелые попытки наладить более сбалансированное отношение между нашей биологической природой и искусственным миром, который мы создали. Женщину ругают за то, что она хочет стать матерью и за то, что она хочет остаться бездетной, за то, что она хочет и съесть пирожок, и сохранить его, а также за то, что она не хочет этого делать. Поистине можно задаться вопросом: «Что стало с теми необратимыми данностями, которые отчасти придавали человеческой жизни смысл?»

Или же в самом обществе должны существовать искусственные социальные различия; так, например, в горных деревнях на Бали неженатый мужчина должен всю жизнь находиться вместе с мальчиками, а во Французской Канаде на ранних этапах колонизации неженатым не давали лицензии на охоту и рыбную ловлю, потому что обществу необходимо было обеспечивать высокий уровень рождаемости из-за высокой детской смертности. В некоторых культурах дело доходит до организации искусственной мужской менструации, ежемесячного кровопускания, чтобы мужчины также могли избавиться от «дурной крови» и стать такими же здоровыми, как женщины. Мы наблюдали, как в Новой Гвинее на мужском подражании родам и воспитанию детей выстроены целые системы ритуалов, но эти системы насквозь искусственны и порождены воображением мужчин, которым жизнь женщин представляется манящей и драматичной. По мере того как увеличивается продолжительность жизни, менопауза, явление среди приматов неизвестное, — возможно, из-за того, что они просто раньше умирают, — становится все более явным, мы вновь обнаруживаем попытки подчеркнуть наличие у мужчин чего-либо аналогичного. Несмотря на то, что всего лишь один мужчина из сотни испытывает на физиологическом уровне нечто подобное климаксу, критические периоды — с сопутствующим искажением настроения и поведения — могут случиться даже у любого президента банка.

Еще одна резкая, необратимая перемена происходит при наступлении менопаузы. В тех обществах, где рождение детей считается чем-то нечистым, как, например, на Бали, женщины постклимактерического возраста вместе с девственницами участвуют в церемониях, на которые женщины репродуктивного возраста не допускаются. Там, где женщинам предписывается скромность в речах и действиях, пожилые женщины могут быть свободны от этих запретов, и тогда они ругаются и говорят непристойности так же часто, или даже чаще, чем любой мужчина. Но и в этом случае с женщиной происходит нечто раз и навсегда. Мужчины теряют свою репродуктивную способность по-другому.

Таким образом, жизнь женщин состоит из дискретных, резко разграниченных стадий, и акцент практически неизбежно делается на бытии быть девственницей, перестать быть девственницей, быть бездетной, быть родившей, быть пожилой женщиной, неспособной больше рожать. Нельзя сказать, что женщины теряют девственность поэтапно, что у них частично наступила первая менструация или что они осуществляют серию все более успешных попыток доносить ребенка до положенного срока без чрезмерных ухищрений культуры, отрицающих физиологию репродуктивной системы.

Для того чтобы в жизни мужчины появилась столь же драматическая последовательность фаз, что-то может быть сделано с его телом — обрезание, надрезание или подрезание крайней плоти, выбивание зубов, нанесение шрамов или татуировок — какой-то ритуал, во время которого члены его племени, вооруженные орудиями данной культуры, не следуя более ни-какому ясному биологически унаследованному ритму, изменяют, уродуют или украшают его тело.

Народы, живущие на берегах Сепика — ятмулы, чамбули и мундугуморы, не проводят обрядов, связанных с менструацией, их больше заботит разработка мужских ритуалов инициации, нежели гарантия женской плодовитости.

На Самоа первой менструации уделяется немного внимания, зато невероятно важная церемония — признание дефлорации вступившей в брак женщины. Достаточно свободное отношение к добрачному сексу сочетается с неумеренной гордостью в том, что касается социального ранга: девушка из знатной семьи, таупоу, «принцесса», обязательно должна оставаться девственной до брака. Официальный представитель («посланник») жениха должен продемонстрировать собравшимся гостям пальцы, обмотанные белой тряпицей, испачканной кровью. Большую белую простыню из древесного волокна, также с пятнами крови, вывешивают у дома. Но если невеста уже не девственна, она должна набраться мужества и сказать об этом старым женщинам своего рода, и тогда они дадут ей куриной крови. Так самоанцы с особым искусством в сочетают требования тела с изящным и упорядоченным укладом жизни. Самоанцы нашли способ сделать дефлорацию не то чтобы обратимой, но хотя бы неоднократной, пусть и не в физиологическом, а в социальном аспекте.

А на Бали менструация также важнее дефлорации. Девочки, у которых первая менструация наступила рано, пытаются это скрывать, так как боятся, что если об этом кто-то узнает, то тогда их быстро выдадут замуж за тех, кто придется по душе их родителям. Девочки, у которых менархе наступает поздно особенно те, что из высших каст, где в связи с первой менструацией устраиваются сложные и красивые церемонии, с тревогой ожидают ее прихода, а дождавшись, очень радуются.

На Бали бездетность входит в систему представлений о выборе различных путей. Девушка из касты браминов может стать жрицей-девственницей и тогда ей нельзя выходить замуж или она может сначала выйти замуж, а стать жрицей уже потом. В горных деревнях, бездетные мужчины и женщины могут достичь социального статуса, непосредственно следующего за наивысшим. Но если дети есть, среди них должен быть как минимум один мальчик, потому что семьи только с дочерьми оказываются ущемленными в социальном плане. Бездетность может привести человека почти на самую высокую ступень социальной иерархии, про незамужних женщин говорят, что они «взыскуют неба», но если мужчина стремится достичь максимальной социальной реализации, тогда у него непременно должен быть ребенок, причем сын. Люди народа манус пытаются утверждать, что завести ребенка можно усилием воли, без всякого телесного взаимодействия. Женщины усыновляют детей и называют их «своими собственными», покрывая молчанием, что касается биологического происхождения ребенка, так же, как они со множеством подробностей экономического свойства говорят о своих выкидышах — так, как если бы это были полноценные доношенные дети.

И тем не менее сколь бы по-разному в различных культурах ни обставлялось рождение ребенка, скрыть беременность невозможно — если только женщина живет не в мегаполисе или сложно устроенном сообществе, — отличие рожавшей женщины от нерожавшей неоспоримо. В некоторых обществах любая беременность, даже завершившаяся выкидышем на второй или третьей неделе, переводит женщину в разряд «матерей»; в других культурах для того, чтобы считаться матерью, необходимо родить живого ребенка. Бывают и такие культуры, где женщина, все дети которой умерли, неважно, в каком возрасте, при-равнивается к нерожавшим. Но различие между матерями и бездетными абсолютное — все равно сохраняется.

Опираясь на опыт той невероятной находчивости, с которой мужчины «перефразировали» свою собственную физиологию, мы, конечно, можем представить, как это могло бы быть сделано. Можно было бы, например, девочке ежемесячно ритуальным образом пускать кровь из гениталий, так, чтобы пришедшая менструация вписалась в уже существующую модель поведения. Еще более искусственная практика — это хирургическое восстановление девственности, практикуемое в некоторых европейских борделях. Рассматривая любую связь между врожденным и культурно приобретенным, такие странные, причудливые возможности следует иметь в виду, но не нужно преувеличивать их важность

Женщины надевают ее старую сумку-сетку ей на голову, украшенную листьями вейньяла (wheinyel). В рот ей кладут ярко красный листик в форме сердечка. Такой же листик носят проходящие инициацию новички во время церемонии тамберан. Ее муж должен принести жилку от листа кокосовой пальмы и немного мебу, ароматных зеленовато-желтых цветов, на паре листьев аливхивас. Он ожидает свою невесту в середине агеху; она подходит медленно, опустив глаза, волоча ноги из-за долгого поста; женщины поддерживают ее под мышки.

Муж стоит напротив нее и ставит большой палец своей ноги на большой палец ее ноги. Она смотрит ему в лицо, а он берет жилку от листа кокосовой пальмы и сбрасывает старую сумку- сетку с ее головы — эту сумку надел ей на голову в раннем детстве ее отец, только сговорив род мужа взять ее в качестве невесты. В этот момент девочка роняет изо рта ярко-красный листик и высовывает язык, распухший и обложенный из-за поста. Муж вытирает ее язык землей мебу. Тогда девочка аккуратно, придерживаясь одной рукой, садится на кусок коры саговой пальмы и вытягивает ноги прямо перед собой. Муж протягивает ей ложку, обернутую листком, и чашку супа, сваренного им самим. Он поддерживает ее руку своей, когда она подносит ко рту первую, а затем и вторую ложку супа. К третьей ложке ее силы восстанавливаются настолько, что она уже может есть самостоятельно. Когда девочка доедает суп, ее муж берет один из клубней ямса вабалал и ломает его пополам. Половину она съедает, а вторую половину он кладет на стропило дома. Это залог того, что жена не будет обращаться с ним, как с чужаком и не выдаст его колдунам. Считается, что этот обряд передал мужу часть личности жены, чтобы она не смогла так поступить с ним. Кусок ямса не снимают со стропила, пока девушка не забеременеет1.

Ханжество этого народа доходит до такой степени — даже умирающие женщины не ослабляют завязки своих травяных юбочек, — что осмотр гениталий совершенно немыслим, поэтому маловероятно, что манус откроют для себя девственную плеву. Менструацию они называют «кеканбвот» («нога» — притяжательное местоимение третьего лица — «сломана»), так что в понятии менархе содержится идея травмы, повреждения, которая у некоторых народов придерживается для дефлорации. Девочка-манус, менструирующая впервые, становится главной героиней большой церемонии; другие девочки из этой деревни приходят спать к ней домой, происходит обмен пищей и праздник брызг в лагуне; мужчин не допускают, а женщины устраивают для себя несколько веселых вечеринок — и все, последующие менструации девушки держатся в строжайшем секрете. Соответствующая церемония для мальчиков, когда им протыкают уши и произносят сходные заклинания, выглядит несколько бледно по сравнению с женской. Что-то произошло само в девочке, что перевело ее из одного физического состояния в другое; и что-то было сделано с мальчиком, что придало ему иной социальный статус.

У арапешей первая менструация происходит, как правило, через несколько лет после того, как маленькая невеста переходит жить к родне своего будущего мужа. Мальчик-жених вместе с родственниками охотится и возделывает землю для того, чтобы кормить и растить свою невесту. Ее первая менструация — повод для проведения обряда; приходят ее братья и строят для нее специальный шалаш за пределами деревни, чтобы защитить поселение от опасных сверхъестественных сил, контактирующих с менструирующей женщиной. Девочку усаживают, предостерегая, что ноги должны быть вытянуты вперед, а колени приподняты. У нее забирают старую юбочку из травы и браслеты с предплечий и либо отдают кому-то, либо уничтожают. Старшие женщины из ее рода обучают ее, как сворачи-вать листья жгучей крапивы и вставлять их в вульву, чтобы грудь росла быстрее. Эта практика объясняет, почему у арапешей не бывает переживания дефлорации, если только мальчик-муж не «украдет» свою жену прежде первой церемонии взросления. Девочка постится в течение пяти-шести дней, а потом выходит из шалаша и возвращается в деревню, чтобы ее разрисовали и украсили.