Опираясь на опыт той невероятной находчивости, с которой мужчины «перефразировали» свою собственную физиологию, мы, конечно, можем представить, как это могло бы быть сделано. Можно было бы, например, девочке ежемесячно ритуальным образом пускать кровь из гениталий, так, чтобы пришедшая менструация вписалась в уже существующую модель поведения. Еще более искусственная практика — это хирургическое восстановление девственности, практикуемое в некоторых европейских борделях. Рассматривая любую связь между врожденным и культурно приобретенным, такие странные, причудливые возможности следует иметь в виду, но не нужно преувеличивать их важность

Женщины надевают ее старую сумку-сетку ей на голову, украшенную листьями вейньяла (wheinyel). В рот ей кладут ярко красный листик в форме сердечка. Такой же листик носят проходящие инициацию новички во время церемонии тамберан. Ее муж должен принести жилку от листа кокосовой пальмы и немного мебу, ароматных зеленовато-желтых цветов, на паре листьев аливхивас. Он ожидает свою невесту в середине агеху; она подходит медленно, опустив глаза, волоча ноги из-за долгого поста; женщины поддерживают ее под мышки.

Муж стоит напротив нее и ставит большой палец своей ноги на большой палец ее ноги. Она смотрит ему в лицо, а он берет жилку от листа кокосовой пальмы и сбрасывает старую сумку- сетку с ее головы — эту сумку надел ей на голову в раннем детстве ее отец, только сговорив род мужа взять ее в качестве невесты. В этот момент девочка роняет изо рта ярко-красный листик и высовывает язык, распухший и обложенный из-за поста. Муж вытирает ее язык землей мебу. Тогда девочка аккуратно, придерживаясь одной рукой, садится на кусок коры саговой пальмы и вытягивает ноги прямо перед собой. Муж протягивает ей ложку, обернутую листком, и чашку супа, сваренного им самим. Он поддерживает ее руку своей, когда она подносит ко рту первую, а затем и вторую ложку супа. К третьей ложке ее силы восстанавливаются настолько, что она уже может есть самостоятельно. Когда девочка доедает суп, ее муж берет один из клубней ямса вабалал и ломает его пополам. Половину она съедает, а вторую половину он кладет на стропило дома. Это залог того, что жена не будет обращаться с ним, как с чужаком и не выдаст его колдунам. Считается, что этот обряд передал мужу часть личности жены, чтобы она не смогла так поступить с ним. Кусок ямса не снимают со стропила, пока девушка не забеременеет1.

Ханжество этого народа доходит до такой степени — даже умирающие женщины не ослабляют завязки своих травяных юбочек, — что осмотр гениталий совершенно немыслим, поэтому маловероятно, что манус откроют для себя девственную плеву. Менструацию они называют «кеканбвот» («нога» — притяжательное местоимение третьего лица — «сломана»), так что в понятии менархе содержится идея травмы, повреждения, которая у некоторых народов придерживается для дефлорации. Девочка-манус, менструирующая впервые, становится главной героиней большой церемонии; другие девочки из этой деревни приходят спать к ней домой, происходит обмен пищей и праздник брызг в лагуне; мужчин не допускают, а женщины устраивают для себя несколько веселых вечеринок — и все, последующие менструации девушки держатся в строжайшем секрете. Соответствующая церемония для мальчиков, когда им протыкают уши и произносят сходные заклинания, выглядит несколько бледно по сравнению с женской. Что-то произошло само в девочке, что перевело ее из одного физического состояния в другое; и что-то было сделано с мальчиком, что придало ему иной социальный статус.

У арапешей первая менструация происходит, как правило, через несколько лет после того, как маленькая невеста переходит жить к родне своего будущего мужа. Мальчик-жених вместе с родственниками охотится и возделывает землю для того, чтобы кормить и растить свою невесту. Ее первая менструация — повод для проведения обряда; приходят ее братья и строят для нее специальный шалаш за пределами деревни, чтобы защитить поселение от опасных сверхъестественных сил, контактирующих с менструирующей женщиной. Девочку усаживают, предостерегая, что ноги должны быть вытянуты вперед, а колени приподняты. У нее забирают старую юбочку из травы и браслеты с предплечий и либо отдают кому-то, либо уничтожают. Старшие женщины из ее рода обучают ее, как сворачи-вать листья жгучей крапивы и вставлять их в вульву, чтобы грудь росла быстрее. Эта практика объясняет, почему у арапешей не бывает переживания дефлорации, если только мальчик-муж не «украдет» свою жену прежде первой церемонии взросления. Девочка постится в течение пяти-шести дней, а потом выходит из шалаша и возвращается в деревню, чтобы ее разрисовали и украсили.

А в жизни мальчика все изменения происходят постепенно: ломается и становится более низким голос, изменяется растительность на теле, появляются эякуляции. Не существует момента, когда мальчик может сказать: «Все, вот теперь я стал мужчиной», — если не включается общество и не дает свое определение. Одна из функций, которую выполняют разнообразные церемонии инициации мужчин во всем мире — когда взрослые мужчины надрезают сверху, подрезают снизу, обрезают крайнюю плоть пениса, покрывают шрамами или другим способом обезображивают мальчиков-подростков, грубо обращаются с ними, — состоит в том, чтобы прервать естественным образом не прерываемое развитие мальчика и отметить этот разрыв как переход на новый уровень. Возникло бы у мужчин желание подобной четкости стадий развития, если бы у женщин не было необратимости менархе, — мы не знаем. В любом случае первая менструация у девочки проводит черту между детством и жизнью взрослой женщины. В разных культурах это событие встраивается в контекст по-разному, но нет такой культуры, где бы отрицалось существование этого явления или его значимость . Среди пуританского народа манус менархе — важная церемония, так как все прочие менструации необходимо скрывать вплоть до вступления в брак. В их языке нет слова, обозначающего девственность, а кровотечение вследствие разрыва девственной плевы попросту отождествляется с менструацией; считается, что после вступления в брак менструации возобновляются.

До сих пор мы рассматривали распределение усилий во времени и возможные различия между полами во врожденных способностях и приобретенном, усвоенном поведении. Но между мужчинами и женщинами есть и другое различие, не менее поразительное, чем различие их суточных и месячных циклов. Это различие в сюжете, замысле их жизни. В женском переплетении биологического предназначения и карьеры есть естественная высшая точка, которую можно чем-то замаскировать, приглушить, прикрыть, можно даже публично отрицать ее наличие, но она продолжает оставаться существенной частью представления каждого из полов о своей сущности. Невозможно преувеличить значимость того, что ребенок, будь то мальчик или девочка, формирует представления о своей половой роли при взаимодействии с представителями обоих полов. И каковы бы ни были особенности другого пола, они формулируются как нечто, чем я не являюсь, нечто, чем я никогда не смогу стать, нечто, чем я хотел(а) бы быть, нечто, чем я мог(ла) бы стать. Высшая точка в женской судьбе содержит в себе особое качество бытия, в мужской судьбе отсутствующее. Девушка является девственной. После разрыва девственной плевы — физического, если таковая наличествует, или символического, если плева такова, что ею можно пренебречь, — она девственной больше не является (она превращается в нечто иное). Юная балийка, которую кто-то спросил: «Тебя зовут Ай Тева?», — а она выпрямилась и ответила: «Я — Мен Бава (т. е. Мать Бавы)», абсолютная правда. Она — Мать Бавы; она останется ею, даже если Бава завтра умрет. Лишь в том случае, если бы он умер, не получив имени, люди стали бы звать ее «Мен Белазин», т.е. Мать, Потерявшая Дитя. Таким образом, этапы жизни женщины необратимы и неоспоримы.

Это — естественная основа для того, чтобы девочка была больше сосредоточена на бытии, чем на делании. Мальчик усваивает, что он должен действовать по-мужски, вновь и вновь доказывая свою мужественность, тогда как девочка знает, что она уже является девочкой, и ей необходимо всего лишь воздерживаться от мальчишеского поведения.

На фоне природной определенности, задающей биологическую сторону жизни женщины, девственницы и бездетные выделяются очень рельефно. Среди мужчин такая выделенность может быть достигнута только путем сложных культовых действий.

Маленькая девочка девственна. После дефлорации она больше не является девственной; с ней произошло нечто конкретное, определенное, совершенно отличное от постепенного экспериментирования мальчиков с совокуплением. Только в тех обществах, где сексуальное экспериментирование отложено на достаточно поздний возраст и юноша может никогда не касаться женского тела, пока не вырастет и не решит вступить с женщиной в половой акт, — только в подобных обществах первое совокупление может стать для мужчины событием, приравниваемым по остроте, значимости к дефлорации женщины. Так же и переходный возраст, половая зрелость наступают в жизни девочки драматическим образом, это ни с чем нельзя спутать.

Среди жителей Самоа ритмы работы распределены более равномерно. Хотя мужчины иногда тратят много сил, охотясь на черепах или акул, и мужчины, и женщины занимаются огородничеством и рыбной ловлей. И мужчины, и женщины готовят, и мужчины, и женщины занимаются рукоделием. Даже самый главный старейшина не сидит сложа руки. Сидя среди своих советников, он скручивает о бедро сеннит (веревку из кокосового волокна) или плетет из нее километры шнуров, необходимых для скрепления домов и лодок. Женщины проводят много часов за плетением циновок, тонких, как полотно, в приданое дочерям «богатых и знатных» семей, или грубых циновок, которые служат постелью всем жителям деревни. Работа распределяется в первую очередь в соответствии с возрастом и статусом, а не с полом. И мужчины, и женщины — сильные и мускулистые, все лазают, все носят тяжести, все чередуют энергичную работу с периодами спокойной деловитости и долгими часами песен и плясок. Спокойной, удовлетворенной и деловитой жизни противостоят периоды, когда вся деревня идет в гости — к кому-нибудь на свадьбу или просто, чтобы нанести «визит вежливости». В течение двух или трех месяцев они торчат в гостях и не работают, а только празднуют, но это значит, что потом им придется кого-то тоже приглашать, что выльется в тяжелую работу Мужчины и женщины, молодые и старые, равно участвуют в празднествах и работе. Нет ощущения давления или спешки, хотя иногда возникает много шума и оживления по вопросам, связанным с церемониалом и этикетом. Пятилетние дети носятся повсюду, восклицая: «О, какие тяжкие заботы навалились на наш дом!»

Таким образом, обзор даже пяти обществ показывает нам, насколько произвольно могут устанавливаться ритмы работы мужчин и женщин. Если научные исследования в конце кон-цов продемонстрируют нам какие-то врожденные различия в способности переносить длительную монотонную работу или работать в режиме нерегулярных бурных выплесков энергии, то придется подумать, как достичь оптимального результата и перестроить общество таким образом, чтобы работа женщин, пусть более монотонная, могла быть «завязана» на циклы менструации и беременности, а работа мужчин, менее монотонная, осуществлялась бы в любых чрезвычайных условиях, так как мужчины не подвержены таким периодическим подъемам и спадам в способности выполнять работу, как женщины. Возможно, мы обнаружим, что если вся работа не сильно к чему- то привязана, так что женщины не слишком перегружаются в свои периоды изменения способностей, а мужчинам при этом не запрещается «совершать трудовые подвиги», если это им кажется правильным, — тогда адаптационный выигрыш может быть даже больше, чем неудобство, вызванное совершенным соответствием ритма работы и врожденного ритма каждого из полов.

К менструации ятмулы относятся просто: менструирующая женщина не должна готовить для своего мужа, за исключением того случая, когда она на него злится и хочет причинить ему небольшой вред. Это никого не ущемляет, так как дома ятмулов организованы весьма специфическим образом: две семьи живут на противоположных концах дома и всегда есть лишние женщины, чтобы что-то делать — дополнительные жены, вдовы и незамужние дочери. На время родов мать может вернуться в свою семью, где ее освободят от работы, но на мужа никаких жестких табу не накладывается. Есть, правда, социальное требование, чтобы у мужчины единовременно была беременна только одна жена, не больше. В ином случае мужчина получает выговор от старейшины клана: «Ты что себе позволяешь, у тебя три жены одновременно беременны! Ты кто такой вообще? Кто у тебя теперь по дому будет работать? Кто хворост будет носить? Ты, что ли?» Для того чтобы мужчины собирали саго даже для своих семей, их приходится специально заставлять. Воздух в деревне всегда звенит от воплей и цветистых проклятий женщин, которые гонят мужей собирать саго для дома.

Когда маленькие мальчики и девочки играют вместе, они подражают жизни взрослых — мальчики охотятся на птичек, девочки этих птичек готовят, все вместе они разыгрывают похороны или шаманские ритуалы. И тот, кто рассказывает про игру, часто добавляет: «И мы пришли обратно в деревню и девочки сказали: «Давайте завтра опять поиграем!» А мальчики ответили: «Нет, мы устали, давайте завтра отдохнем». Женщины народа ятмул могут совершенно спокойно делать неинтересную работу, не сбиваясь с ритма и не испытывая того, что европеец называл бы скукой. Мужчины же народа ятмул испытывают к таким занятиям тихое отвращение. Эта особенность замечательно иллюстрируется эпизодом, который произошел, когда мы только приехали в деревню Тамбунам. Мы попросили Томи, туземца, который предоставлял нам информацию, принести глины с берега реки и замазать щели между москитной сеткой и неровным полом нашей противокомари- ной комнатки. Томи принес глину и начал с прохладцей замазывать эти трещины. Потом он велел позвать пять его жен, поделил глину на две части, одну часть отдал женам, дабы они продолжили унылую работу по замазыванию^щелей, а из оставшейся части глины слепил очень красивого крокодильчика для украшения порога.

Таким образом, если бы теоретик, изучающий естественные Для мужчин и женщин ритмы работы, основывал бы свои концепции на ятмулах, ему было бы очень просто решить, что мужчина — прямой потомок охотника, кочевника, способного к мощным усилиям, но нуждающегося в длительных периодах восстановления. Он решил бы также, что женщина самой природой лучше приспособлена к рутинной работе повседневной жизни, так как женщины не сопротивляются и не бунтуют против мира, в котором их работу по определению нельзя довести до конца, и руки их практически никогда не бывают свободными.

Краткий период праздности после рождения ребенка объединяет женщин и мужчин. На плечах женщин лежит несколько большая доля рутинной работы, но мужчины у них столь деятельные, что различие в загруженности работой практически незаметно. В тех обществах, где работа — это вопрос долга и обязательств, невыполнение которых влечет суровые религиозные санкции, потенциальная способность женщин к монотонной работе, а мужчин к нерегулярным энергичным усилиям преобразуется путем социального присвоения обязанности быть деятельным.

Среди охотников за головами племени ятмул, обитающих в среднем течении реки Сепик, мы находим разделение ритмов работы и игры, которые очень напоминают нам современные теории межполовых различий. Женщины все время жизнерадостно заняты работой в группах, они не знают, что такое — быть вынужденными что-то делать, они отвечают за ежедневную ловлю рыбы, за тот улов, который будет продан на рынке. Они собирают хворост и носят воду, готовят и плетут большие цилиндрические москитные сетки — это миниатюрные комнатки, защищающие людей от прожорливых москитов. Практически все время бодрствования они заняты какой-то работой. Они почти никогда не выказывают признаков усталости, не раздражаются и не ропщут на бесконечную работу по дому и рыбную ловлю. Мужчины же занимаются только эпизодической работой — построить дом или каноэ, всем скопом поохотиться на крокодила в период засухи или на небольших грызунов, выжигая при этом траву. Создание декораций для церемониальных представлений — это тоже работа мужчин. Ни одно из этих дел не делается «вовремя», каждое из них предваряется длительными склоками, угрозами, обвинениями в бессилии и беспомощности, подначиванием «на слабо». В результате для того чтобы взяться за что-то, мужчины должны как следует разозлиться и возбудиться — тогда у них будет достаточно запала для этого. Они часто хватаются за какое-то дело, но запал проходит, и оно так и остается недоделанным. В работе мужчин очень много демонстративности, недостаточной для того, чтобы довести работу до конца, но когда они что-то делают, то демонстрируют массу усилий, любое действие совершается всем телом, и после этого они энергично жалуются на то, что очень устали.

И мужчины, и женщины приспосабливаются к женским циклам. Во время менструации женщина отдыхает в маленьком, на скорую руку построенном шалаше на другой стороне холма, а мужчина должен сам за собой ухаживать, заботиться о детях и не заходить в свой ямсовый огород, так как на это время это запрещено женщине. Когда жена беременна, муж разделяет все табу, налагаемые на нее, а после родов он лежит рядом с женой, как будто он тоже рожал и теперь отдыхает, и эти роды отнимают у него столько же лет жизни, сколько у его жены. Если бы мы не знали о существовании других народов, кроме балийцев и арапешей, нам все равно не удалось бы обнаружить какие-то биологические различия в жизненном ритме обоих полов. Если бы мы были знакомы только с арапеша- ми, мы могли бы подумать, что женщины способны на очень большие физические усилия, а менструации и беременность так или иначе сказываются на мужчине.

У балийцев не существует различия между работой и игрой. Один вид работы отличается от другого в первую очередь по степени святости. Т. е., нарезание мяса в храме — это работа для богов, а нарезание мяса дома — это просто работа. Но обитающие в домах на сваях люди-рыбаки народа манус с островов Адмиралтейства проводят различие между работой и праздностью, очень похожее на то, какое проводили наши пуританские предки. И мужчины, и женщины усердно трудятся. Мужчины ловят рыбу, строят дома, отправляются в дальние торговые путешествия. Женщины готовят пищу, коптят рыбу, торгуют на местном базаре, нижут бусы и плетут юбочки из травы. Праздность считается грехом, заслужить ее можно особо тяжелой работой, например, мужчины бездельно шатаются по деревне после того, как они всю ночь проторчали по пояс в холодной воде на рыбалке. Женщина, родив ребенка, сидит неподвижно, пока ее муж не насобирает достаточно саго, чтобы выкупить ее обратно у ее брата. Здесь, всего лишь в одном градусе от экватора, мужчины и женщины усердно работают, у них множество дел и забот. Их все время подгоняют взыскательные, требовательные духи предков. Любая болезнь считается наказанием, которое накладывают призраки за какое-то экономическое нарушение — неспособность выплатить долг, построить дом или взяться за новое предприятие. Менструация считается настолько постыдной, что ее скрывают. Женщину не наказывают и не поощряют. Табу, наложенное на отца новорожденного, позволяет ему частичную праздность, только когда он соберет количество пищи, достаточное для всех обменов и выплат, связанных с рождением ребенка. В целом мир людей манус весьма справедлив в распределении работы и праздности между полами.

Нам не нужно далеко ходить за другим примером — в суровых условиях, на крутых склонах хребта Торричелли в Новой Гвинее, где еды мало, а от одного огорода до другого приходится далеко идти, вечно голодные горные арапеши тратят много времени, карабкаясь вверх и вниз по практически отвесным склонам, и женщины крепко держат в зубах веревки, которыми крепится ноша у них на голове. Когда случается праздник, это всегда значит, что на плечи недостаточного количества людей сваливается слишком много работы. Им приходится много часов проводить в болотистых зарослях пальм саго, откуда и мужчины и женщины возвращаются с опухшими красными глазами, изможденные и не желающие ничего больше делать. Любая работа — тяжелая, все дороги — слишком крутые и слишком длинные, и любая ноша слишком тяжела для носильщика. Обычно большую часть грузов носят женщины, считается, что у них голова сильнее. Мужчины носят кабанов и большие бревна, и плечи их натерты в кровь шестами для переноски. В деревне, когда случается выходной, и мужчины, и женщины просто сидят с пустыми руками и ничего не делают. Женщины держат у груди младенцев. О таких днях говорят: «Мы так устали сегодня, мы поспим в деревне». Женщины наравне с мужчинами участвуют в тяжелой работе, а мужчины, наравне с женщинами — в мелкой рутине повседневной жизни: заботятся о детях, поддерживают огонь, собирают еду в зарослях кустарника. Но в целом ритм работы ближе к тому, что считается мужским типом выплесков энергии. Что характерно, в этом обществе отсутствует рукоделие, которое обычно занимает руки женщины других народов. После долгого дня лазания по горам руки женщин так же недвижны, как и руки мужчин.

У арапешей нет календаря, и поэтому на течение дней не накладывается никакая выдуманная человеком схема, нет и календаря, основанного на наблюдениях за Луной и звездами. Арапеши отмечают перемещение созвездия Плеяд по небосводу, но у этого нет никакой цели. Во всех других местах ямс высаживают по календарю, поэтому есть периоды голода и периоды изобилия, горные же арапеши сажают ямс круглый год. Ритм работы, который мы считаем женским, — работа, которая никогда не заканчивается, потому что всегда есть необходимость готовить еду и ухаживать за кем-то, особенно за детьми, здесь сочетается с тем ритмом, который мы считаем мужским, в котором нерегулярные усилия чередуются с нерегулярными же периодами отдыха.